Аутизм у детей: что это? Детский сад и школа глазами мамы. Адаптация ребенка с ранним детским аутизмом в детском саду материал (младшая группа) на тему Занятия психолога с аутичными детьми

Основательница частного детского сада Kids’ Estate Елена Игнатьева на своем опыте знает всё не только о дошкольном образовании, и не только о том, как строить бизнес, но и о том, как вырастить ребенка-аутиста. Ее старшему сыну диагноз был поставлен в 3 года, а сейчас статному красавцу Дане уже 15. Как изменилась жизнь мамы после постановки диагноза, что происходило в жизни других мам таких же детей за эти годы и насколько развито у нас инклюзивное образование?

В 2003 году Елена Игнатьева вместе с подругой Юлией Зелигман открыли детский клуб, потом группы неполного дня превратились в полноценный детский сад Kids’ Estate . Сейчас сад в Гранатном переулке состоит из 6 разных групп, преподавание ведется и на русском, и на английском языках. Детей всесторонне готовят к поступлению в российские или западные школы преподаватели-носители языка, поэтому в садике часто учатся дети экспатов. Конечно, кроме уроков, есть и игры, и прогулки, и театральные спектакли для родителей. Например, в прошлом году мюзикл Snowman at sunset победил в международном конкурсе детских театральных коллективов «Чудесное яблоко», а детский сад «Kids’Estate» вошел в сотню лучших дошкольных образовательных учреждений России.

«Детский сад — это детище коллективное, ему уже 11 лет, — говорит Елена. — Мы не боимся кризисов, сколько их уже пережили! С первого дня, создавая клуб, где можно было оставить детей на несколько часов в день, декларировали: «Мы любим всех, мы принимаем всех». Да, мы брали, скажем так, неудобных, «педагогически запущенных» детей, от которых отказывались другие садики. Хотя по прошествии лет мы понимаем, что часто «педагогическая запущенность», на самом деле, обусловлена физиологическими проблемами, в том числе, так называемыми, минимальными мозговыми дисфункциями (ММД), особенностями внутриутробного периода, родов, первого года жизни.

В этом году к нам пришел 6-летний мальчик. Воспитатели сначала совсем не понимали, что с ним делать, и в ежедневной работе не могли обойтись без постоянной поддержки психолога. Когда мальчика посмотрела нейропсихолог, то она сразу определила, что у него не сформированы отделы мозга, отвечающие за самоконтроль. В этом году мы подключили нейропсихолога к команде наших специалистов, психолога, логопедов-дефектологов, и работа с детьми с особыми нуждами пошла эффективнее.

Когда ты ориентирован на конкретные нужды конкретного ребенка, и используешь современные ресурсы, которых сейчас немало, это позволяет очень многого добиться. Это, по сути, и есть инклюзивное образование, о котором так много говорится. Вопрос: возможно ли она в массовых школах, и больших детских садах? При отсутствии специалистов, тьюторов, социальных педагогов — маловероятно.

В прошлом году в июне я приняла участие в работе конференции «Аутизм: пути выхода». Организатором конференции выступал фонд «ВЫХОД», созданный Авдотьей Смирновой. Основная задача, которую ставит перед собой фонд — информационная. Он знакомит общество с проблемами , помогает семьям, имеющим ребенка-аутиста. Большая работа ведется не только с обществом, но и с законодателями. На конференции было много официальных лиц, и министр образования Ливанов, и представители Минздрава России. С трибун говорили, что много всего сделано для развития инклюзивного образования, но я подписана на разные группы, новости, и там обычные люди пишут совсем другое. К сожалению, реалии таковы, что расходы на тьюторов, сопровождающих ребенка в школе, сокращаются. А без этого инклюзивное образование для многих становится утопией, ведь далеко не все родители, имея ребенка-инвалида, способны нести еще и эти расходы.

Ранний детский аутизм: а что дальше?

Когда нам в три с небольшим года ставили диагноз ранний детский аутизм 2 степени (первая — самая тяжелая из четырех), я с надеждой умоляла комиссию: «Может, это все-таки не аутизм? Может, это аутистическое поведение? Или что-то еще, не такое страшное?» Не могла поверить, что все это про моего мальчика. Но комиссия была непреклонна.

Мы попали, точнее пробились, в Центр коррекционной педагогики , (сейчас называется Институт коррекционной педагогики — прим. ред. ) в лабораторию Ольги Сергеевны Никольской. Она, известный врач-психиатр, методолог теории аутизма в России, разработчик многих коррекционных методик. Там была жуткая очередь длиною в пару лет. А какая может быть очередь, если ребенку 3 года, он говорит на себя «ты» либо в третьем лице, у него активная эхолалия, постоянные аутостимуляции? А это тот самый возраст, когда можно очень-очень много сделать в плане коррекционной работы. Тогда я открыла в себе способность «раздвигать стены», добиваться цели, несмотря ни на какие препятствия — нас взяли в лабораторию к Никольской почти сразу. К четырем годам Даня, благодаря работе психолога, впервые сказал о себе «я». И мне казалось, что теперь мы в надежных руках и дальше все будет только лучше и лучше. Проходили туда полгода, а потом случайно попали на елку детей-аутистов, которым было лет десять. Я была в шоке, увидев практически маленьких роботов: "И это результат многолетней работы?". Нет, я совсем не была готова видеть своего сына таким через шесть лет.

Пошли, как говорится, своим путем. В 4 года сняла сына с медикаментозной терапии - естественно, от врачей ничего хорошего не услышала. Мы переехали жить за город. Я замкнулась, занималась только сыном и своим детским садом. Понимания от окружающих было мало, а жалости мне не хотелось. Я сама себя изолировала. Был ребенок и была я. И еще постоянно работающий папа, которому, конечно, было очень тяжело принять происходящее. Но, как сказала мне специалист, которая занималась с моим сыном, то, что папа с нами и оплачивает все эти занятия, уже прекрасно. Зачастую, когда рождается ребенок с проблемами, папы уходят из семьи.

В то время, в начале 2000-х, была еще сильно распространена теория «синдрома холодной матери» — когда все причины нестандартного поведения ребенка, его психологические и психические проблемы объясняются, грубо говоря, недостатком материнской любви. Безусловно, что-то в этой теории есть, но надо понимать, как губительна безапелляционность некоторых людей! Многие годы спустя, Данин врач-психиатр сказала те самые слова, которые в самом начале пути очень бы могли поддержать: "Лена, такие чуткие и самоотверженные мамы, как вы, редко встречаются!" А тогда я чувствовала себя одновременно и жертвой, и виновницей всего.

Я буквально билась головой о стенку: за что мне это, такой умнице-отличнице? Ведь все всегда было легко и прекрасно, и вдруг такая неудача, так споткнулась! Одной из причин для самобичевания было то, что старший сын— «кесаренок», хотя операция делалась по медицинским показаниям. Поэтому второго ребенка в 37 лет фанатично рожала сама. И только благодаря младшему сыну избавилась от чувства вины.

Понимание того, что причины аутизма кроются не в материнском поведении, а обусловлены генетически, очень сильно облегчают долю матерей — и это, безусловно, прогресс медицинской науки.

Самое тяжелое, когда ты сам себя съедаешь, когда мучительно перебираешь в голове все свои поступки и постоянно думаешь: «Что я сделала не так?»

Мне часто кажется, что люди со здоровыми детьми не в состоянии понять родителей больного ребенка. Тем более, что физически, если не вдаваться в поведенческие проблемы, ребенок-аутист выглядит здоровым. То есть ребенка с синдромом или сразу видно, а аутисты производят впечатление здоровых, но невоспитанных, сильно избалованных, холодных, эгоистичных детей. Представьте, как родителям тяжело в обществе! Ведь не будешь каждому объяснять, что с твоим ребенком не так, часто проблема просто не афишируется.

В результате отсекается прежний круг общения: ты не можешь прийти к семейным друзьям, потому что твой ребенок не может играть с их детьми, не может переносить шум, свет, толпу людей. А общаться только с больными детьми очень тяжко. Часто даже общение с родственниками разлаживается по тем же причинам непонимания и неприятия происходящего.

Поэтому я всегда убеждаю своих сотрудников: никогда не осуждайте маму больного ребенка - даже если вам кажется, что она не очень хорошо ухаживает за ребенком, даже если она вдруг срывается на крик. Потому что это тяжелая доля: ты никогда не узнаешь, что ей приходится испытывать каждый день, какие силы она на это тратит, какая боль у нее в душе!

Садик стал для меня колоссальной отдушиной: я тратила много души, времени и сил на свое дело, и это помогало. И еще со временем я поняла, что надо задавать себе вопрос не «За что?», а «Для чего мне даны эти испытания?» Найдешь ответ — значит все не зря. Мой ответ звучал так: чтобы научиться любить. Стать добрее, терпимее. Перестать быть перфекционисткой, не ждать от людей совершенства.

Коррекционные занятия и социализация детей: что можно сделать

Очень много можно сделать, если рано начинаешь действовать. К счастью, за последние 10 лет очень сильно возросли возможности ранней диагностики детей с РАС (расстройства аутистического спектра).

После ухода из Института коррекционной педагогики мы продолжали с Даней заниматься иппотерапией в центре «Живая нить». Занимались сюжетным рисованием, лечебной эвритмией, музыкальной терапией, пытались ходить в вальфдорфский детский сад. Судьба все время сталкивала меня с замечательными людьми, которые очень много сделали для моего ребенка и, конечно, для меня. У педагога, который занимался с Даней сюжетным рисованием, Евгения Олеговича Архиреева, например, был сын, который несмотря на диагноз «олигофрения», поставленный в детстве, в тот момент учился на втором курсе МАРХИ. Потому что художник, и его жена, прекрасный массажист, сделали помощь своему ребенку целью всей жизни — а потом стали помогать и другим детям. Даня занимался у него три года, вместе мы вытаскивали сына из его раковины в большой мир. Когда сыну было 6 лет, я увлекалась антропософией, и в этой среде встретила «своего» врача: она — выдающийся психиатр, и вместе мы добились больших успехов.

Давно слышала про студию «Круг», в которой проводятся, занятия для детей с ограниченными возможностями, с аутистами в том числе. А еще есть «Круг-II» — это интегрированный театр-студия, в котором может играть любой человек. Мы ходили на их спектакли со старшим сыном, а потом он несколько месяцев пробовал заниматься там. Это была его идея, он очень хотел увидеть других людей с похожими проблемами.

Сейчас есть и различные социальные центры, которые занимаются с детьми с ограниченными возможностями. Там работают удивительные люди, верящие в то, что делают, полные вдохновения и энтузиазма. Хорошо, что сейчас эти центры взаимодействуют с международными организациями, что помогает не только получать в современный опыт, но и финансирование. И в России стали создаваться такие фонды. Наиболее известный пример — фонд «Обнаженные сердца» Натальи Водяновой. Есть регионы, например, Воронежская область, где помощь семьям с аутистами становится государственной программой. А значит, появляется не только системность — от ранней диагностики до реальной инклюзии в школах — но и средства.

Сейчас аутизм стал модным диагнозом, которым пытаются объяснить различные проблемы. Хочется верить, что изменения происходят на уровне обычных людей. Но факт остается фактом, нам по-прежнему трудно видеть в компании других детей ребенка, не похожего на всех. Мы можем жалеть его и его родителей, но все равно нам часто не хватает терпения и понимания. Мы способны увидеть проблему, только когда она касается нас лично.

Школа: образование для ребенка-аутиста. Инклюзивное образование

Мозг маленького ребенка через органы чувств из множества источников получает информацию, которая потом удивительным образом складывается в целостную картину мира. Так вот у ребенка-аутиста мозг не способен интегрировать полученную информацию и единой картины мира не получается. Именно поэтому, одним из символов аутизма стал рассыпанный пазл. Человеку-аутисту требуется гораздо больше сил и ресурсов, чтобы обработать полученную информацию, из-за чего его мозг колоссально перегружается.

Отсюда, с одной стороны, отрешенность, а с другой — эмоциональная истощаемость, срывы, истерики, аутостимуляции. Ну, и конечно, отставание в эмоциональном, а часто и интеллектуальном, развитии, наивность. Понимание сути очень помогает. Я совершенно точно знаю, что моя задача как мамы — оградить сына от перегрузок. Это постоянно я доношу в школе учителям, которые, работают с моим сыном, и счастье, что они меня слышат!

Я искала для сына частную школу с маленькими классами, понимая, что большом классе ребенка ждут чрезмерные перегрузки, поэтому в первую очередь рассматривала частные школы. Но ни в шесть, ни в семь лет в школы нас брать, конечно, не хотели. (Недавно на сайте обсуждалась — прим. ред) . Во время собеседования в одной частной школе известный ныне профессор-нейропсихолог (не буду называть его имени) сказал мне: «Вы же понимаете, что у вас необучаемый ребенок?» Я ответила ему, помню, что в том момент очень спокойно: «Ну вы же тоже должны понимать, что не имеете права мне, матери, говорить подобные вещи». Знали бы вы, как дается такое спокойствие! Сколько слез было впоследствии и сколько решимости дал мне этот его ответ.

Нас взяли в частную школу «Золотое сечение» при условии, что с ребенком на всех уроках вместо тьютора буду сидеть я. Я год сидела с Даней в школе на уроках — конечно, мы посещали только базовые предметы. Через полгода постепенно стала оставлять его одного, уходила из класса, больше проводила времени в коридоре. Второй год сын стал учиться без меня. Потом я уже родила младшего, а Даня начал оставаться на продленке, посещать некоторые кружки. Хочется в сотый раз передать низкий поклон всем учителям, работавшим в этой школе с моим сыном, прежде всего Карташовой Анастасии Юрьевне и Беловой Эльвире Владимировне и, конечно, директору Елене Яковлевне Гвирцман! Без их смелости, мужества, терпения, профессионального любопытства и азарта и, конечно, любви, ничего бы у нас не получилось.

Дети-аутисты: что изменилось за последние годы

Сейчас больше понимания со стороны специалистов, больше фондов, больше людей, которые готовы нести знания — и больше людей, готовых их воспринять. И, конечно, родительские сообщества — виртуальные и реальные — помогают мамам сориентироваться в заданных обстоятельствах.

Что-то потихоньку сдвигается и со стороны властных структур. Раньше у официальной медицины был диагноз «ранний детский аутизм». Ребенок вырастает, и дальше — все, нет диагноза, в лучшем случае (хотя, конечно, это не лучше!) ставили «шизофрению». Но ведь проблема не рассасывается! Сейчас РАС — «расстройство аутистического спектра» — диагноз пожизненный, это уже много значит.

Поскольку мой сын растет, перед нами встают новые задачи: адаптация в обществе после совершеннолетия, трудоустройства. Мне кажется, что эти вопросы должны решаться на уровне государственных программ, а сейчас нет понимания, что этим людям, даже когда они вырастают, нужны особые условия. А ведь очень многие мамы задают себе вопрос: «Что будет с моим взрослым ребенком, когда меня не станет?»

А вообще я благодарна судьбе, что мне был дан именно такой сын. Благодаря ему, я стала более зрелой и занимаюсь тем, чем занимаюсь. И стала верить в то, что человеческие возможности безграничны. Я готова делиться опытом, помогать, обнадеживать, но давно поняла, что не буду лезть с советами и помощью, пока человек не будет готов это воспринять.

Программа по коррекции аутизма

Природа нарушений психического развития при синдроме раннего детского аутизма подразумевает комплексный подход к его коррекции, одним из важнейших аспектов которой является продолжительная коррекционно-развивающая работа.

Данная программа предназначена для работы с аутичным ребенком в возрасте 5-6 лет.

Цели программы:

Преодоление негативизма при общении и установлении контакта с аутичным ребенком;
-развитие познавательных навыков;
-смягчение характерного для аутичных детей сенсорного и эмоционального дискомфорта;
-повышение активности ребенка в процессе общения с взрослыми и детьми;
-преодоление трудностей в организации целенаправленного поведения.

Задачи программы:

Ориентация аутичного ребенка во внешнем мире;
-обучение его простым навыкам контакта;
-обучение ребенка более сложным формам поведения;
-развитие самосознания и личности аутичного ребенка;
-развитие внимания;
-развитие памяти, мышления.

Эффективность программы.

Реализация коррекционной программы для детей с РДА дает основу для эффективной адаптации ребенка к миру. Благодаря этим занятиям происходит настройка ребенка к активному контакту с окружающим миром. Таким образом, ребенок будет чувствовать безопасность и эмоциональный комфорт, а значит, будет происходить коррекция поведения.

Основные этапы психологической коррекции:

Первый этап – установление контакта с аутичным ребенком. Для успешной реализации этого этапа рекомендуется щадящая сенсорная атмосфера занятий. Это достигается с помощью спокойной негромкой музыки в специально оборудованном помещении для занятий. Важное значение придается свободной мягкой эмоциональности занятий. Психолог должен общаться с ребенком негромким голосом, в некоторых случаях, особенно если ребенок возбужден, даже шепотом. Необходимо избегать прямого взгляда на ребенка, резких движений. Не следует обращаться к ребенку с прямыми вопросами.
Установление контакта с аутичным ребенком требует достаточно длительного времени и является стержневым моментом всего психокоррекционного процесса. Перед психологом стоит конкретная задача преодоления страха у аутичного ребенка, и это достигается путем поощрения даже минимальной активности.

Задачи первого этапа:

установление первичного контакта с аутичным ребенком;
создание свободной мягкой эмоционально-разряженной обстановки на занятии;
преодоление страха общения;
общая диагностика (эмоционально-поведенческих реакций, активности ребенка, эмоционального тонуса, эмоциональных проявлений, внимания, памяти).
постепенное избавление от накопившихся негативных эмоций;
предоставление ребенку возможности пережить как можно больше положительных эмоций.

Цель первого этапа – вовлечение ребенка в совместную деятельность, ч асто он сам предлагает ту форму возможного взаимодействия, которая в данный момент для него наиболее комфортна.

Игры на первом этапе:
I Если ребенок не входит в деятельность психолога, то психологу необходимо включиться в деятельность ребенка, начать ему подыгрывать (например, 2 психолога играют между собой, привлекая внимание ребенка, он, наблюдая за происходящим, постепенно включается в деятельность). Если этого не происходит, то необходимо подражать той деятельности, которую выбирает для себя ребенок - стереотипная игра аутичного ребенка в начале коррекционной работы станет основой построения взаимодействия с ним, так как для самого ребенка это комфортная ситуация, внутри которой он спокоен.
Допустим, ребенок выполняет стереотипные движения, раскачиваясь на стуле, психолог поначалу лишь наблюдает за его стереотипной игрой. Цель такого наблюдения - постараться вникнуть в структуру стереотипной игры: выделить цикл повторяющихся действий; выделить конкретные звукосочетания, слова и словосочетания в бормотании ребенка во время игры. Такие наблюдения и выводы помогут в дальнейшем, подскажут, каким образом можно принять участие в игре ребенка.
Когда ребенок привыкнет к присутствию психолога, можно начинать осторожно пробовать подключаться к его играм, причем делать это следует тактично и ненавязчиво.

II Сенсорная игра как возможность установления контакта с аутичным ребенком.

Чтобы наладить с аутичным ребенком контакт, без которого невозможно проведение коррекционных мероприятий, предлагается проводить с ним сенсорные игры. Сенсорными условно называются игры, основная цель которых - дать ребенку новые чувственные ощущения. Ощущения могут быть самые разные: зрительные, слуховые, тактильные и двигательные, обонятельные и вкусовые.

Вариант такой игры: « Цветная вода»: для проведения игры потребуются: акварельные краски, кисточки, 5 прозрачных пластиковых стаканов (в дальнейшем количество стаканов может быть любым). Стаканы расставляются в ряд на столе и наполняются водой, затем в них поочередно разводятся краски разных цветов. Обычно ребенок следит за тем, как облачко краски постепенно растворяется в воде. Можно разнообразить эффект и в следующем стакане развести краску быстро, помешивая кисточкой; ребенок же своей реакцией даст понять, какой из способов ему больше нравится. В этой игре ребенок довольно скоро может проявить желание более активно участвовать в происходящем: начинает "заказывать" следующую краску или выхватывает кисточку и принимается действовать самостоятельно. Когда увлеченность чистым сенсорным эффектом станет ослабевать (это может произойти через разное количество времени у разных детей, причем подразумевается, что ребенок играет в эту игру не только на занятиях, но может затеять ее в любой момент, призвав на помощь близких, либо самостоятельно, если позволяет уровень развития его бытовых навыков), можно приступать к расширению игры.

III Мыльные пузыри. Необходимо предварительно подготовить ребенка к игре с мыльными пузырями. Для этого нужно научить его дуть, сформировать сильный выдох, умение направлять струю воздуха в нужном направлении. Во время игр с мыльными пузырями следует соблюдать некоторые меры предосторожности: следить, чтобы ребенок дул, но не втягивал в себя жидкость.
Задачи игры: 1. установление эмоционального контакта с психологом, 2. вызывание доверия к взрослому, 3. получение нового сенсорного ощущения

Второй этап – усиление психологической активности детей. Решение этой задачи требует от психолога умения почувствовать настроение ребенка, понять специфику его поведения и использовать это в процессе коррекции.

Задачи второго этапа:

включение ребенка в различные виду деятельности, сначала индивидуальные, затем групповые,
формирование эмоционального контакта с психологом,
развитие активности ребенка,
развитие контактности.
помочь ребенку снять накопившееся напряжение,
сгладить проявления аффективных вспышек, сделать их более контролируемыми,
научить ребенка выражать эмоции более адекватным способом.

Используются игры на совместное рисование/совместное конструирование.
I Игра «Рисуем вместе» (берется большой лист бумаги и каждому по очереди необходимо что-нибудь нарисовать). Задачи игры: 1. включение в общий вид деятельности, 2. преодоление страха общения, 3. получение новой информации о мире, 4. уточнить представления , которые уже есть у ребенка, 5. перенос знаний в реальную жизнь , 6. развить средства коммуникации.
II Игра «Догонялки» (психолог предлагает детям убегать, догнав ребенка, психолог обнимает его, пытается заглянуть в глаза). Задачи игры: 1. развитие активности, 2. преодоление страха взгляда глаза в глаза, 3. преодоление страха прикосновений.
III Игра «Погладь кошку» (психолог вместе с детьми подбирает ласковые слова для игрушки «Кошка Мурка», при этом дети гладят игрушку, берут на руки, приживают к себе). Задачи игры: 1. развитие контактности, 2. преодоление боязни новых предметов, 3. расширение словаря (накопление новых эпитетов).
IV Игры с ватой. Вата - очень нежный и приятный на ощупь материал, может оказывать на ребенка терапевтическое воздействие. Нужно помнить о том, что ребенок может захотеть трогать ее, рвать, бросать, и когда ребенок затеет игру - предложить ему весь объем материала. Варианты игры: - СНЕГ ИДЕТ (Отщипывайте вместе с ребенком небольшие кусочки ваты, подбрасывайте вверх со словами: "Снег идет". Hаблюдайте за падением "снега", подуйте на него, чтобы он подольше не падал.)

СНЕЖКИ (Из небольших кусков ваты "лепите снежки" (формируете руками комок), и со словами: "Давай играть в снежки" бросаете друг в друга). Задачи игры: 1. освоение новых тактильных ощущений, 2. помочь ребенку снять накопившееся напряжение.

На третьем этапе психокоррекции важной задачей является организация целенаправленного поведения аутичного ребенка. А также развитие основных психологических процессов.

Задачи III этапа:

преодоление негативизма,
решение общих задач для достижения цели,
развитие восприятия и воображения,
развитие зрительного и осязательного восприятия.

Игры: 1. «Хоровод» (описание игры в приложении 1).
Задачи игры: 1. преодоление страха тактильных прикосновений, 2. преодоление страха взгляда глаза в глаза.

2. Восприятие «зашумленных» объектов (инструкция: «Что спрятано в этих рисунках?»).
Задачи: 1. формирование активности ребенка, с помощью игровых моментов на развитие восприятия.

3. Упражнения на развитие пространственной координации. Задачи: 1. усвоение понятий право, лево, назад, вперед и т.п., 2. умение работать в группе.

IV этап программы.
Задачи этапа:

работа по преодолению страхов,
развитие внимания,
развитие памяти,
развитие аналитико-синтетической сферы,
развитие речевого общения,
развитие личностно мотивационной сферы.

Игры IV этапа. 1. «Нарисуй свой страх» (инструкция: «Нарисуй то, что может тебя напугать»). Задачи: 1. визуализация страха, 2. преодоление страха с помощью методики (закопасть, сжечь рисунок)
2. Игры на внимание: 1. Корректурная проба «Девочки», 2. «Найди отличия»
3. Игры на развитие памяти: «Запомни слова».
4. Игра «Моя семья». Задачи: 1. взаимодействие в группе, 2. преодоление страха общения, 3. освоение новых для себя ролей.

V этап программы.
Задачи этапа:

развитие сюжетной игры,
развитие подвижно-ролевой игры,
развитие соревновательных игр.
Игры на этом этапе: 1) «Самый ловкий». Задачи: 1. развитие активности, 2. работа в группе, 3. развитие соревновательного момента.
2) «Строим домик». Задачи: 1. совместная деятельность, 2. развитие активности.

VI этап – Заключительный. Целью данного этапа является итоговая диагностика, которая включает в себя диагностику эмоционально-поведенческих особенностей, активности, эмоционального поведения, операций мышления, внимания, памяти, эмоционального тонуса и эмоциональных проявлений.

Приложение 1
Игры к III этапу.

Игра «Хоровод».

Ход игры: психолог выбирает из группы ребенка, который здоровается с детьми, пожимает каждому ребенку руку. Ребенок выбирает того, кто будет в центре хоровода. Дети, взявшись за руки, под музыку приветствуют того, кто будет в центре круга. Дети поочередно входят в центр круга, и группа приветствует их такими словами:

Станьте, дети,
Станьте в круг,
Станьте в круг,
Я твой друг
И ты мой друг,
Старый добрый друг.

игра «Поводырь».

Ход игры: Упражнение выполняется в парах. Сначала ведущий (психолог) водит ведомого (ребенка) с повязкой на глазах, обходя всевозможные препятствия. Затем они меняются ролями. По примеру повторяют игру уже сами дети, поочередно меняясь ролями.

Развитие восприятия «зашумленных» объектов. Формирование активности ребенка с помощью игровых моментов на развитие восприятия .

Ход занятия: перед ребенком изображение «зашумленных» картинок, его задача распознать эти картинки.

Упражнение на развитие пространственной координации (понятия слева, справа, перед, за и т.д.) проходит в виде игры.

Мы сейчас пойдем направо! Раз, два, три!
А теперь пойдем налево! Раз, два, три!
Быстро за руки возьмемся! Раз, два, три!
Так же быстро разомкнемся! Раз, два, три!
Мы тихонечко присядем! Раз, два, три!
И легонечко привстанем! Раз, два, три!
Руки спрячем мы за спину! Раз, два, три!
Повертим над головой!! Раз, два, три!
И потопаем ногой! Раз, два, три!

Игры к IV этапу:

Корректурные пробы. «Девочки».

Ход занятия: ребенком выделяет на листе бумаги по определенному признаку сначала один вид девочек, а потом другой.

Запомни слова.

Ход занятия: детям поочередно предлагается несколько картинок, которые они по памяти проговаривают или воспроизводят в тетради.

Графический диктант.
Ход занятия: под диктовку психолога идет ориентировка ребенка на бумаге.

Игра «Найди отличия».

Ход занятия: ребятам предлагаются две картинки, отличающиеся некоторыми деталями. Необходимо найти все различающиеся детали.

игра « Моя семья».

Ситуации разыгрываются в группе детей, которые играют роли и родителей, и свои.

Ход занятия: Ребятам предлагается несколько ситуаций, в которых заранее с помощью психолога будут распределены роли. Например: «Поздравь маму с днем рожденья», «Пригласи друга в гости». Если ребята затрудняются, психолог должен включится в игру и показать, как следует вести себя в той или иной ситуации.

Таблица Равенна.

Ход занятия: ребенку предлагается залатать коврик. По мере выполнения задания все больше усложняются.

Приложение 2

Игры к V этапу.

игра «Обезьянка-озорница».

Ход игры: Дети стоят в кругу, психолог показывает обезьянку и рассказывает, как она любит подражать. Психолог поднимает руку, потом делает это же движение с обезьянкой, потом предлагает детям выполнить это же движение самим или на обезьянке. Затем движения усложняются: взмах рукой, хлопанье в ладоши, постукивание и так далее.

игра «Строим домик для друзей».

Ход игры: Психолог делит детей на группы по 2-3 человека и говорит, что у него есть два друга: игрушечный кот Мурзик и собака Шарик. Они очень добрые и веселые, но у них одна беда - нет дома. Давайте поможем им построить дом, одни будут строить домик для Мурзика, другие для Шарика. После этого ребятам предлагаются кубики и задание, кто быстрее из них построит дом.

Игра: «Самый ловкий».

Ход игры: Психолог предлагает по очереди бросать мяч в корзину, считая у кого больше всех попаданий. Далее дети становятся в круг и кидают друг другу мяч, по окончании игры называется самый ловкий. Можно предложить другие варианты подвижных игр, главное, чтобы дети в этих играх понимали, что в их силах добиться положительных результатов.

Список литературы

1. Бабкина Н.В. Радость познания. Программа занятий по развитию познавательной деятельности младших школьников: Книга для учителя. – М.:АРКТИ, 2000.
2. Варга А.Я. Психологическая коррекция нарушений общения младших школьников \\ Семья в психологической консультации \ Под редакцией А. А. Бодалева, В.В. Столина.- М.,1989.
3. Клюева Н.В., Касаткина Ю.В. Учим детей общению.- Ярославль, 1997.
4. Каган В. Е. Аутизм у детей. Л., 1981.
5. Мамайчук И. И. Психокоррекционные технологии для детей с проблемами в развитии. - СПб.,2003.
6. Овчарова Р.В. Практическая психология в начальной школе.- М.,1998

Светлана Чеканова
Статья «Дети с ранним детским аутизмом в детском саду»

Чеканова С. Н. учитель - логопед МБДОУ №52 г. Старый Оскол

Ребенок с синдромом раннего детского аутизма (РДА)

в дошкольном образовательном учреждении.

Встретить такого ребенка может каждый человек, который постоянно имеет дело с детьми. Детский аутизм проявляется в очень разных формах, при различных уровнях интеллектуального и речевого развития, поэтому ребенка с аутизмом можно обнаружить и в специальном, и в обычном детском саду , во вспомогательной школе и в престижном лицее. В данной статье мне хочется представить практические рекомендации из опыта работы с аутичным ребенком . В первую очередь очень важна информированность общества о проблемах детского аутизма .

Наиболее яркие внешние проявления синдрома :

- аутизм как таковой , т. е. предельное, одиночество ребенка, снижение способности к установлению эмоционального контакта, коммуникации и социальному развитию. Характерны трудности установления глазного контакта, взаимодействия взглядом, мимикой, жестом, интонацией. Трудности контакта, установления эмоциональных связей проявляются даже в отношениях с близкими, но в наибольшей мере аутизм нарушает развитие отношений со сверстниками;

Стереотипность в поведении, связанная с напряженным стремлением сохранить постоянные, привычные условия жизни; сопротивление малейшим изменениям в обстановке, порядке жизни, страх перед ними; поглощенность однообразными действиями – моторными и речевыми : раскачивание, потряхивание и взмахивание руками, прыжки, повторение одних и тех же звуков, слов, фраз; пристрастие к одним и тем же предметам, одним и тем же манипуляциям с ними : трясению, постукиванию, разрыванию, верчению;

Особая характерная задержка и нарушение развития речи, прежде всего – ее коммуникативной функции. Почти в половине случаев это проявляется как мутизм (отсутствие целенаправленного использования речи для коммуникации, при котором сохраняется возможность случайного произнесения отдельных слов и фраз). Характерны эхолалии (немедленные или задержанные повторения услышанных слов или фраз) . Он не задает вопросов сам и может не отвечать на обращения к нему, т. е. избегает речевого взаимодействия как такового. Ребенок практически не использует мимику и жесты.

В последнее время все чаще подчеркивается, что вокруг этого «чистого» клинического синдрома группируются множественные случаи сходных нарушений в развитии коммуникации и социальной адаптации. Даже если у ребенка выявляются лишь некоторые характерные черты аутизма коррекционный подход будет аналогичным для аутизма и аутистичноподобного синдрома . Дети с аутистичноподобным синдромом и с аутизмом , как таковым, встречаются и в белгородском крае, такой случай не единичный.

Первые симптомы неблагополучия.

Так как аутичного ребенка можно выявить даже в массовой группе детского сада , на мой взгляд, педагогу необходимо иметь основные представления о психологических проявлениях неблагополучного развития. Ребенок недостаточно реагирует на обращения, трудно включается во взаимодействие, не подражает, его нелегко отвлечь от поглощающих его, не всегда понятных окружающим, занятий, переключить на другую деятельность. Он все больше начинает отличаться от своих сверстников, не стремится общаться с ними. К специфическим чертам, характерным для РДА (раннего детского аутизма ) относится и своеобразие эмоционального развития ребенка : прежде всего это повышенная чувствительность к сенсорным раздражителям, непереносимость бытовых шумов обычной интенсивности, неприятие очень ярких игрушек и т. п. Взрослому человеку практически не удается включиться в действия, поглощающие ребенка (шуршание пакетом, листание книги, игра с пальчиками, наблюдение за движением тени, созерцание орнамента обоев и др). Чем больше ребенок захвачен своими действиями, тем сильнее он будет противостоять попыткам взрослого вмешаться в его занятие. Отличительным признаком аутизма является избегание глазного контакта, который либо совсем невозможен, либо очень непродолжителен. Педагог может заметить трудности произвольной организации (сложности произвольного сосредоточения, привлечения внимания, ориентации на эмоциональную оценку взрослого) у ребенка с РДА, особенно в 2,5 – 3 года. Это может проявляться в следующих, наиболее характерных, тенденциях : 1) отсутствие, либо непостоянность отклика малыша на обращение, на собственное имя; 2) отсутствие прослеживания взглядом направления взгляда взрослого, игнорирование его указательного жеста и слова; 3) невыраженность (отсутствие) подражания, а иногда – очень длительная задержка в его формировании; 4) слишком большая зависимость ребенка от влияния окружающего психического поля. К трем годам становятся все более заметными не только своеобразие и отставание в развитии речи, моторики, отсутствие внимания к близким, интереса к другим детям, избегание контакта с ними, трудности произвольного сосредоточения ребенка, но и особенности его поведения, которые могут превратиться в серьезные проблемы. Все чаще отмечаются проявления агрессии, самоагрессии, негативизм, страхи, непонятные влечения; усиливается выраженная стереотипность поведения. Если у ребенка наблюдаются даже некоторые специфические черты аутизма , его необходимо направить на консультацию к врачу психоневрологу или детскому психиатру , предварительно, как можно более корректно, объяснив родителям симптомы настораживающие педагога. Любому аутичному ребенку , даже с минимальными проявлениями аутистического синдрома , необходима индивидуальная помощь специалиста дошкольного учреждения (психолог, логопед, дефектолог) .

1. Эмоциональный комментарий всего, что происходит в течение дня. Используйте при этом обычные слова, движения и действия, оставайтесь естественны. Это поможет ребенку осмыслить происходящее, чувствовать себя комфортно в рамках повседневной жизни.

2. Воспитание самостоятельности требует специальной работы по запоминанию последовательности событий, которые происходят на протяжении дня, а также порядка действий в той или иной ситуации. В этом может помочь самодельная книжка – раскладушка, сделанная из картинок, нарисованных вместе с ребенком и отражающая основные режимные моменты (просыпание, умывание, одевание, завтрак, прогулка, отдых и др. Все картинки обязательно подписываются печатными буквами. В качестве расписания можно использовать фотографии ребенка за разными занятиями.

Проблемы поведения и возможности их разрешения.

Основные поведенческие проблемы аутичных детей- страхи , агрессия, самоагрессия, влечения, непреодолимая стереотипность и др.

Страх – проявляется в напряженной моторике, застывшей мимике лица, крике, в негативизме, физической самоагрессии. При возникновении страха нельзя пытаться разъяснять, чего ребенок испугался, говорить : «Не бойся!» , лучше предложить простой комментарий происходящего, подчеркнуть незначительность пугающего объекта. Самоагрессия – выражается в импульсивном кусании собственной руки, усилении стереотипных реакций. Причиной может быть повышенная активность взрослого в общении, изменение привычной обстановки, смена педагога. Практика показала, что самый хороший способ следующий : взрослый начинает сопереживать ребенку в унисон с ним, подбирая подходящие слова по ситуации. Агрессия по отношению к окружающим объектам и людям – это стремление дергать за волосы, раздирать руку, вдавливаться в плечо взрослого. При появлении таких реакций мы используем следующий прием : нужно крепко обнять ребенка или, прижимая к себе, покачать. Нужно как можно больше тактильного контакта.

Меня очень часто просят рассказать о своем детстве и о том, каково это, быть аутичным ребенком в детском саду?
Многие родители расценивают то, что их аутичный ребенок может посещать детский сад как какое-то достижение, как повод для гордости, как что-то, за что стоит бороться. Ведь если ребенок ходит в садик, где так шумно и столько других деток, значит он такой нормальный! Да? Родители с радостью рассказывают о подобном достижении своим родственникам, коллегам, друзьям и знакомым, в том числе и другим родителям аутичных детей, тем самым подбивая их на то, чтобы они тоже определили свое аутичное чадо в детский сад.
И, не удевительно, если в погоне за тем, чтобы отметить очередное достижение своего ребенка и успокоить себя тем, что ребенок «может быть нормальным» родители определят его в детский сад когда он к этому не готов.

Когда кто-то пишет о том, что хочет отдать своего ребенка в садик мне хочеться заорать ему: «Нет, не делайте этого ни в коем случае!», но я останавливаю себя, понимая что не все садики похожи на мой и не все аутичные дети похожи на меня.
Тем не менее очень важно обратить внимание на то, что «социализация» в детском саду может стать причин серьезных проблем, некоторые из которых могут остаться на всю жизнь.

Итак, что происходит, когда ребенок оказывается в детском саду? Родители уходят, двери закрываются и ребенка отводят в комнату, полную детей. Ребенок оказывается на совершенно незнакомой ему территории, более того — он оказывается в новом, совершенно незнакомом для него мире, где действуют совсем другие правила, чем «снаружи». Вокруг все непредсказуемо, странно и шумно. Если ребенок аутичен, то он не всегда сможет отделить источники шума один от другого. Другие дети, вероятнее всего, его напугают — в свое время мне показалось, что эти дети безумны, я совершенно не понимала их действия и не понимала, что им от меня надо.
Правила не всегда понятные, не всегда ясно что можно, а что нельзя делать, не всегда ясно как следует задать вопрос. От тебя практически ничего не зависит — твоя жизнь находится в руках у воспитателя, который может быть не более предсказумым, чем другие дети.
Если ребенок после подобного стресса не заболевает, если у него не начинается эпилептический припадок или сильный мелтдаун, считается что он может ходить в садик.
При этом психическое состояние ребенка в садике и то, хочет он туда ходить или нет чаще всего не учитывается. Я постоянно слышу истории об обычных нейротипичных детях, которые умоляли своих родителей не отправлять их в детский сад, когда они были маленькими, но родители не обращали внимание на их просьбы, даже если финансовые возможности и другие ресурсы могли бы позволить им не отправлять ребенка в детский сад. Большинство взрослых людей, которые рассказывают мне о том, как им не хотелось ходить в детстве в детский сад вспоминают об этом с улыбкой, как о чем-то довольно безобидном и не имеющем значения, иногда даже веселом. Они полностью переходят на сторону своих родителей, и зачастую считают, что те поступали правильно, потому что они «учили их терпению», «показали, что не всегда все бывает так, как хочется» и «помогли им понять что значит находиться в коллективе».

Мое прибывание в садике не было обязательным. Я ходила в садик всего два года, те два года, которые предшествовали школе. Первый год я очень много болела, второй год болела чуть меньше, но тоже довольно часто садик пропускала. Обычно меня забирали из садика после обеда или после тихого часа — забирали бабушка с дедушкой, у которых на самом деле была возможность следить за мной весь день. А если это их так утомляло бы, что случилось бы, если бы я несколько часов побыла одна? Думаю, мои родители прекрасно понимали что ничего страшного бы не случилось! Точно так же, как они водили меня по утрам в садик, они могли бы водить меня к тем самым бабушке и дедушке, которые жили неподалеку от садика. Там бы я могла высыпаться — потому что если я встаю рано утром, как в детстве, так и сейчас, я всегда чувствую себя сонной, во сколько бы я ни ложилась спать. Или листала бы книжки. Или играла бы. Или слушала бы советские песни, которые мне тогда нравились. Я прекрасно могла бы проводить время до обеда одной! Более того, мне нравилось проводить время одной!
Но родители решили меня социализировать. В этом была настоящая причина, в этом, а не в том, что им было не с кем меня оставить. Они решили, что если я буду ходить в садик, мне будет легче «привыкнуть к коллективу» в школе. Когда я это поняла и когда кто-то из взрослых (не помню, кто именно) это подтвердил мне показалось, что меня просто внаглую использовали. Если бы я родилась мальчиком и родители сделали бы мне операцию по смене пола, или если бы я была приемной дочерью и они бы это от меня скрывали, или если бы они скрывали что у меня есть брат или сестра… Думаю тогда бы это возмущало бы меня намного меньше! Они решили за меня, как мне будет лучше, хотя я самого начала знала что ничего, ничего хорошего от садика ждать не придется, с самого первого дня! И они не говорили мне всей правды. Разве это не похоже на типичную ситуацию из антиутопии, когда человек у власти якобы «ради блага большинства» навязывает им определенный образ жизни, дает не полную информацию, скрывает часть правды? Почему подобное отношение к взрослым людям считается ужасным, а к детям нормальным?
Из-за садика у меня появилось множество серьезных психологических проблем, которые негативно отразились и на моей социализации, и на моей дальнейшей жизни. Мне уже двадцать лет, но я до сих пор считаю свое пребывание в садике серьезной ошибкой.
Вот история того, как мой опыт в детском саду повлиял на мою социализацию — которая фактически была целью моего там пребывания.

Если что-то и могло сильно усугубить мои проблемы с общением, то только детский сад.
До детского сада я была общительным ребенком.
Насколько вообще может быть общительным аутичный ребенок, который совершенно не понимает эмоции и поведение других людей, с трудом различает и запоминает лица тех, кого не видит каждый день, и воспринимает людей только как слушателей или источник информации. Мне нравилось рассказывать про виды динозавров и про баюк — существ из параллельного мира, которых я выдумала, нравилось рассказывать наизусть фрагменты из мультиков. Я не умела нормально пересказывать и рассказывать то, о чем я фантазировала — мои рассказы были обрывочными историями, но мне нравилось говорить про свои интересы. Я не знала, скучно другим людям или нет, да в принципе это и не было мне важно — скорее всего если бы я задумалась об этом, то не поверила бы что кому-то действительно может быть неинтересно то, что интересно мне.
Мне нравилось, когда другие люди говорили на интересующие меня темы или рассказывали что-то необычное, о чем они не читали мне в детских книгах. Например, когда отец говорил про оптику, зеркальные отражения, черные дыры и параллельные миры. Или когда дедушка рассказывал всякие истории про российских царей и советских разведчиков. И когда все взрослые — не важно кто — рассказывали мне о своем детстве.
Я не понимала людей, не знала чем «расстроен» отличается от «рассержен», как по голосу или по лицу понять о чем думает человек, не знала как сделать так, чтобы люди реагировали на мои слова так, как мне хочется, и даже не думала об этом. Но я не имела ничего против людей. Я хотела общаться в том смысле, в котором я понимала общение. Особенно со взрослыми, потому что дети пугали меня даже на детской площадке — они говорили мне странные вещи, иногда приглашали в игру, смысл которой я не понимала и требовали чтобы я для этой игры выполняла какие-то «бессмысленные действия». Еще я не знала, как мне подойти к ним, когда бабушка на этом настаивала. И вообще зачем мне к ним идти — когда меня спрашивали, почему я ни с кем не общаюсь в школе раннего развития, я не понимала почему я должна это делать. Дети странные, и дети не рассказывали ничего интересного.
Но они пугали меня не сильно.

Когда я пришла в садик, мне казалось, что меня засунули в тюрьму или в сумашедший дом. Дети орали, бегали, выполняли какие-то хаотичные действия и постоянно что-то от меня хотели. С ними было не просто невозможно общаться — за ними было невозможно уследить. Родители и бабушки с дедушкой хотели, чтобы я общалась с детьми в садике. Но мне было сложно сосредоточиться даже на том, о чем они говорят, потому что вокруг было слишком много шума. Из-за шума я почти не понимала, о чем они говорят, а если и понимала, то не могла понять как и что надо говорить. Мне не пришло бы в голову общаться с такими безумными детьми, если бы на этом не настаивала моя семья. Несколько раз я пыталась подойти к ним чтобы «поиграть», но они даже не обращали на меня внимания. Я была этому даже рада.

В садике мне хотелось только одного — чтобы меня все оставили в покое. Я кружилась, расставив руки, в дальнем конце комнаты, или просто бродила в соседней комнате, бегала, вертела головой, повторяла понравившиеся фразы, трясла руками на ходу или прижимала к себе какую-нибудь игрушку, которую я приносила из дома — мне хотелось, чтобы рядом со мной была частичка знакомого для меня места, частичка моего дома. Я еще не знала что такое стимминг, но по сути мое постоянное брождение по комнате, переходящее в бег, вдали от всех, было стиммингом. Это помогало мне не обращать внимание на шум, успокоиться и думать о чем-то своем. Я и сейчас так делаю, когда мне плохо, или когда я сосредоточенно о чем-то думаю, когда мне надо отвлечься, когда я рада или когда я что-то планирую.
Когда я бродила по комнате, или бегала, или кружилась, мне было более-менее нормально. Намного хуже, чем дома, но это было сносно. Иногда мне даже удавалось начать фантазировать — в то время я фактически жила в мире, который выдумала. Иногда я повторяла какие-то понравившиеся мне слова, иногда молчала. Но я никого не трогала. И не хотела чтобы трогали меня.
Но другие дети зачем-то лезли ко мне, пытались отобрать мою игрушку и швыряли ее, перекидывая друг другу как мяч — так, что я не могла понять, что они могут с ней сделать. Если бы они меня избивали, это было бы намного лучше. То, что они забирали у меня единственную привычную и мою вещь в этом хаотичном и чужом для меня месте казалось мне чем-то очень ужасным, настолько, что даже сейчас я не знаю, как это описать. Они трогали меня — иногда слегка, иногда толкали, но это вседа были очень мерзкие ощущения. Они говорили всякие абсурдные и глупые фразы — это были обычные детские дразнилки, но тогда для меня они звучали так, как если бы сейчас на улице я увидела бы взрослых людей, которые орут, показывая друг на друга, что видят зеленых пришельцев и красных собак. Дети в садике меня жутко пугали. Я не понимала, как они мыслят и как общаются друг с другом. Они были инопланетянами, и довольно опасными. Пока они рядом, я не чувствовала себя в безопасности. Мне казалось, что от них можно ожидать все что угодно. Если бы они вдруг накинулись бы на меня и покусали бы, я бы ничуточки не удивилась. Или если бы они вдруг стали бы ползать на четвереньках и лизать пол. Я не могла понять, какие из их слов стоит воспринимать всерьез, а какие нет — все эти слова казались мне нескончаемой чередой пугающего бреда. Угрозы я воспринимала всерьез — например я поверила одному маленькому мальчику, который сказал что убьет меня и мою мать если я кому-то повторю его слова. Мне казалось, что некоторые из детей вполне могли бы убить или покалечить меня но не делают это только из-за страха перед воспитателями. И я не решалась давать им сдачи, когда они ко мне лезут — несмотря на то, что это советовали мне и воспитатели, и родители. Потому что я была уверена, что они могут меня покалечить, и мне было настолько страшно, что я не могла дать сдачи.

Отвечать словами я тоже не могла. Для своего возраста я была довольно развитым ребенком, но в экстренной ситуации я не могла сформулировать даже очень короткий ответ. Более того, я не могла понять, что можно ответить этим существам.
Часто я пыталась рассказать отцу о том, что происходит в садике — мне удавалось пересказывать отдельные момементы, те, которые меня больше всего пугали — и он говорил мне, что отвечать в таких ситуациях. Но проблема была в том, что таких ситутаций больше не было. Каждый случай был уникален, а ответ был только один, тот, который отец дал мне для конкретного случая — эти ответы зачастую были не менее странные чем те, что говорят дети — например мне советовали назвать одного мальчика Стаса «дырявым тазом», это было абсурдно, даже смешно, и я не понимала как это может подействовать, но отец разбирался в людях лучше меня и я действительно верила, что это поможет.
Некоторые аутичные люди рассказывают, что в детстве им казалось, что все остальные люди действуют «от балды», спонтанно, что в их действиях нет и не должно быть логической последовательности. У меня было иначе. Не помню, когда я впервые сравнила себя и других людей, сама я дошла до этого или просто поверила кому-то другому, кто это говорил, но я рассуждала так: «я — человек, и те люди вокруг меня — они тоже люди. я действую, основываясь на логике, а значит и в их действиях есть логическая взаимосвязь». Я думала это не словами, потому что тогда я вообще ничего не думала словами, только зрительными образами. И рассуждала я так задолго до садика — мне кажется, что я думала так всегда потому что я не могу вспомнить момента, когда я начала так думать. Но если логика родителей, бабушек, деда, дяди и других взрослых была мне просто непонятна — они были для меня как иностранцы из страны с другим менталитетом и я думала что смогу понять их со временем, то у детей из детского сада, да и вообще у большинства детей, не было логики. Так мне казалось. Вот они дейтсвительно действовали «от балды», потому что их действия были совершенно непонятны, они не давали им никаких объяснений, даже самых странных, вытворяли какие-то пугающие вещи, говорили фразы, которые звучали как набор слов. Маленькие дети, двухлетки, к которым я сбегала во время прогулки, были более спокойными и понятными. Старшие дети — мои ровесники, не казались мне людьми. Мне казалось, что есть такой период в жизни человека когда он уже не малыш, но еще и не взрослый и действует спонтанно, и мне казалось что я, из-за того что я более развитая, просто переросла этот период. О том, что дети ведут себя так странно, потому что они «еще маленькие»я слышала от родственников. Как и о том, что я «очень развитая девочка». Это было единственное логическое объяснение, и поэтому я ему верила. Именно поэтому абсурдные советы родителей о том, что на абсурдную фразу детей надо отвечать другой абсурдной фразой не казались мне еще большим абсурдом.
Я думала что мои родители понимают язык этих странных существ, которые по загадочной причине считаются одного со мной вида.
Этих существ — моих «товарищей» по группе — я считала скорее машинами, чем людьми. Очень сложными, плохо работающими машинами, которыми надо сказать определенную фразу, которая сама по себе не имеет смысла, чтобы они «сработали» определенным образом. Как бывает в компьютерных играх, в которые я играла в более позднем возрасте. Чтобы другой персонаж сделал то, что я хочу, я должна совершить какое-то бессмысленное действие — например не просто пройти мимо, а перепрыгнуть через его голову и пойти мимо. «Стас — дырявый таз» было подобным бессмысленным действием, после которого Стас должен был, по словам моего отца, от меня отстать.
Вот только фразу, на которую я должна была ответить «Стас — дырявый таз», Стас больше не повторял. А что говорить на его новые абсурдные фразы я не знала, потому что не понимала как Стас работает и действительно ли «дырявый таз» — это универсальная реакция на любые его слова, которые я не понимаю.
И снова я шла к отцу, или к бабушке, или к маме, пыталась продумать все возможные варианты того, что Стас — или какой-то другой ребенок, о котором я вспоминала дома — мог сделать или сказать мне, вспоминала все что он делал и говорил до этого. Особенно часто я так делала в последний год своего пребывания в садике, когда мне было легче запомнить и рассказать фразы. Родственники придумывали ответы — на каждую мою фразу. А я все придумывала новые и новые варианты развития событий, но никогда не могла предусмотреть все.

Мои родственники начинали кричать на меня, говорить не так, как они говорят обычно (сейчас бы я сказала, что они сердились и что моя предусмотрительность им надоедала). Они говорили, что я упиваюсь подобными разговорами, что мне нравится мусолить эти темы и что я не могу за себя постоять.
А я действительно не могла за себя постоять, хоть и очень хотела. Давайте рассуждать логично — когда вам действительно плохо, разве бы вы не сделали все возможное, чтобы улучшить ситуацию?
Проблема была не только в том, что я не знала как отвечать. Даже когда у меня были готовые ответы я вскоре поняла, что не могу отвечать. В буквальном, физическом смысле этого слова. Я открывала рот и не могла ничего сказать или говорила что-то очень короткое. В таких ситуациях сердце билось очень быстро, руки становились потными и мне хотелось бежать куда подальше. Но обычно я никуда не бежала, потому что от этого стало бы еще страшнее.
После садика я практически не могла разговаривать со сверстниками. Это продлилось до седьмого класса школы и стало причиной множества проблем в дальнейшем.

Итак, меня отдали в детский сад ради социализации. Какие же результаты эта «социализация» принесла?

1) До детского сада я не имела ничего против общения со сверстниками, хоть и не стремилась к нему. По сути, в школе раннего развития например, сверстники были мне безразличны. После детского сада мне хотелось держаться подальше от всех детей, близких мне по возрасту. Я стала воспринимать их как опасность.

2) До детского сада я была уверена, что у любого человеческого действия есть прична, которую я просто не могу понять. После детского сада я думала, что большинство моих сверстников действуют «от балды» или следуя какой-то «недопричине».

3) До детского сада я верила взрослым, которые говорили что с любым человеком можно договориться, хоть и понятия не имела, как этого добиться. В детском саду я стала воспринимать взаимодействие с людьми примерно как взаимодействие с техникой — нажатие определенной кнопки вызывает определенную реакцию, потому что установлена определенная программа. Практически я стала воспринимать людей как машины. После определенной абсурдной фразы надо сказать определенную абсурдную фразу и после этого последует желанная реакция — от меня отстанут — вот мое восприятие общения на тот момент.

4) Детский сад убедил меня в том, что я не способна общаться и очень сильно понизил мою самооценку. Я практически не могла говорить из-за полной потери ощущения безопасности, и когда мои родители рассказывали мне, как отвечали своим обидчикам в свое время, я чувствовала себя неполноценной. Мне казалось, что я всегда все порчу и у меня никогда ничего не получается, потому что из-за сенсорных перегрузок и проблем с мелкой моторикой я не могла нормально выполнять задания, которые нам давали в детском саду. Я жутко боялась сделать что-то не так или сказать что-то не то, от чего мои проблемы с речью только усиливались и мне вообще было сложно что-либо делать. У меня возникло устойчивое убеждение того, что я всегда все порчу и сама виновата в издевательствах надо мной, потому что мне очень часто говорили что я сама спровоцировала своих обидчиков тем-то и тем-то или просто тем, что не давала сдачи — фактически я чувствовала себя виноватой в издевательствах надо мной. При этом я не понимала что именно я сделала не так.

5) У меня возникли проблемы с речью и усилились проблемы с формулированием своих мыслей устно. Настолько, что очень часто я открывала рот и не могла произнести ни слова, и со временем эта проблема только прогрессировала. Я не смогла избавиться от нее до 14 лет, и из-за нее я подвергалась травле в школе, она мешала моей учебе и из-за нее я практически не могла не только общаться со сверстниками, а даже отвечать обидчикам и оставалась беззащитной.

Справедливости ради надо заметить, что я помню три случая, когда я действительно играла с другими детьми. Я играла с дочкой нашей нянечки, которая была года на три меня старше и уже училась в школе — мы играли в тихой комнате, и игра заключалась в том что мы — точнее она — придумывала всякие истории с куклами и говорила мне что надо говорить. С ней я играла несколько раз, но так как игры были одинаковые и это был один и тот же человек считаю это за один случай. Этот случай еще раз показал мне, что общаться с теми кто значительно старше меня — а когда тебе пять, три года -значительная разница — гораздо лучше чем со сверстниками.

Во второй раз я играла с одной девочкой, которую знала с двух лет. Это тоже было в последней группе детского сада. Игру придумала она. Даже не знаю, с чего это она решила со мной поиграть — обычно она общалась с другими девочками, которые смотрели те же мультфильмы, что и она.
Мы разложили заколки и личные вещи всех детей, которые они оставили в спальне, по их кроватям и стали «воспитательницами».
— Ты должна проверять кто спит а кто нет, — сказала она. — Если спит — говори что он молодец, если нет, бей плетью.
Она «била» всех, кто ей не нравился. Я же про всех говорила, что они спят. Не могу сказать, что игра была мне интересна — мне сама ее идея казалась странной и скучноватой, но я гордилась собой потому что все взрослые доставали меня тем, что я не умею общаться и не играю с детьми, а тут я действительно играла с одногрупницей.

И, наконец, была еще одна девочка, вместе с которой мы бегали кругами по комнате и орали песню из детской передачи «карусель». Вот эта игра мне не могла надоесть — в нее можно было играть даже в шумной общей комнате. Я делала то же, что и всегда — бегала по комнате кругами, только теперь со мной была еще одна девочка.
Иногда она что-то спрашивала у меня и я отвечала — когда могла услышать. Иногда приходилось переспрашивать, прежде чем ответить. Не помню, как ее звали, но мне нравилось с ней играть… точнее бегать. Мы дружили несколько дней.
Я наконец-то могла ответить бабушке, что у меня есть друг и бабушка переставала меня донимать тем, что мне надо завести друзей.
Но закончилось все тем, что я случайно разбила матрешку и эта девочка перестала со мной общаться потому что я «балованная». Весь день после этого я была очень сильно напугана. Я решила, что я в очередной раз «сделала что-то не так» и если я хочу чтобы со мной дружили надо все делать идиально, даже если я не знаю, что эта идиальность из себя представляет. Так что, возможно, не стоит даже пытаться. История с матрешкой так же напомнила мне, что людям доверять нельзя, они нелогичны и непредсказуемы, они могут трактовать твои действия как угодно и от них можно ожидать все что угодно.

Родители отправили меня в детский сад ради социализации. Как вы думаете, они добились того чего хотели?

(На фото очень маленькая я — одно из немногих фото на котором дедушке удалось сфотографировать меня так будто бы я смотрю в камеру. Фото сделано за год до поступления в детский сад, в России в Ивановской области. В том возрасте мне нравилось рассказывать заученные истории про динозавров, куски из мультфильма про Тарзана и из бабушкиных сериалов и обрывки моих собственных историй про параллельные миры. Я рассказывала эти истории взрослым, потому что дети меня немного пугали. После «социализации» в детском саду страх перед сверстниками сделал фактически невозможным любое взаимодействие с ними. Тем летом я просто не понимала как с ними общаться и не понимала что общение может быть другим кроме бесконечных монологов с моей стороны. Следующим летом я уже боялась говорить с ними и редко произносила вслух даже то, что мне удавалось сформулировать словами)